Осип Мандельштам

[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]

Страница 1 из 1
1

Форум » Искусство и литература » Мои любимые поэты » Осип Мандельштам (предчувствие гибели)

Осип Мандельштам

КОТктейль

Дата: Среда, 25.12.2013, 20:20 | Сообщение # 1

маэстро

Группа: Администраторы

Сообщений: 2748

Награды: 15

Репутация: 54

Статус: Offline

В ПРЕДЧУВСТВИИ ГИБЕЛИ
Осип Мандельштам жил в большевистской России с чувством тоски и
неприкаянности: он не один год вел бродячий образ жизни, работы не было,
поэт не прижился в советской литературе, послушно работавшей на идеи и
авторитет "вождя народов", а посему поэта почти не печатали, редкие
переводы и скромная материальная помощь Пастернака и Ахматовой от
полунищеты не спасали.
Вспыльчивый, неуживчивый, нервозный Мандельштам был притчей во языцех
в кругу советских писателей особенно после того, как залепил пощечину
сталинскому любимцу Алексею Толстому. "Мы как-то, - вспоминает жена
поэта Надежда Яковлевна, - ходили по улицам Ленинграда с Анной
Андреевной (Ахматовой. - Р.Б.) и весело регистрировали знакомых, которые
нас обходят и ни ее, ни О.М. не узнают. А ведь это был 31-й год".
Партийная и литературная номенклатура занесла Мандельштама в список
неблагонадежных еще со времен октябрьского переворота 1917 года, когда в
стихах поэта - совсем не в унисон с пролетарской поэзией - появляется
истинный Ленин ("октябрьский временщик", уготовивший "нам... ярмо
насилия и злобы") и выражаются горестные мысли о народной трагедии:
И в декабре¹ семнадцатого года
Все потеряли мы любя:
Один ограблен волею народа,
Другой (т.е. народ) ограбил сам себя.
"К Кассандре", декабрь 1917С 1926 по 1930 год Мандельштам стихов не писал, и лишь в 1930 году
его поэзия, подобно птице Феникс, восстает из пепла, чтобы воплотить
гнев поэта, его протест и вызов тоталитарной системе, пытавшейся
запечатать ему рот:
Лишив меня морей, разбега и разлета
И дав стопе упор насильственной земли,
Чего добились вы? Блестящего расчета:
Губ шевелящихся отнять вы не могли. Вчитайтесь, пожалуйста, в стихотворение Осипа Мандельштама
"Ленинград", написанное в декабре 1930 года. Когда 23 ноября 1933 года
стихотворение по чьему-то недосмотру было напечатано в "Литературной
газете",² еврейский поэт Перец Маркиш сказал его автору: "Вы сами себя берете за
руку и ведете на казнь". Один дружелюбный человек, как вспоминала жена
поэта, попросил Осипа Эмильевича: "Поменьше читайте эти стихи, а не то
они в самом деле придут за вами..." И нет ничего удивительного в том,
что "Ленинград" оказался последней прижизненной публикацией лучших
стихов Мандельштама.
Я вернулся в мой город,
знакомый до слез,
До прожилок,
до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, -
так глотай же скорей
Рыбий жир
ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан
желток. Казалось бы, ничто не предвещает трагедию. Более того, поэт - во власти детской радости от встречи с любимым городом.³ Именно "детской": об этом "сигналят" и вторая строфа, и являющаяся
приметой детства метафора ("глотай... рыбий жир... фонарей"). Почему же
так неожиданно продолжил предыдущие строки поэт, которому только
исполнилось 39 лет:
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.

Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.

Я всю ночь напролет
жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.⁴ Смысл приведенных строк не должен вызывать произвольных толкований:
"Двустишия-анапесты со смежными мужскими рифмами звучат жестко и
однообразно, как погребальный звон, возвещающий гибель города, эпохи,
тысяч личных судеб".⁵
Мандельштам, которого через несколько лет коснется немилость
"кремлевского горца", может быть, первым из поэтов предчувствовал
репрессии 30-х годов, ночные приходы незваных гостей (с какой иронией
написано - "гостей дорогих"!). Вот почему звонок "в висок ударяет",
словно стреляет в висок. Вот почему дверная цепочка сравнивается с
кандалами.
По зашифрованности и глубинной сути поэтической идеи, по времени
написания на мандельштамовское стихотворение "Ленинград" похож сонет
выдающегося украинского поэта 20-30-х годов Миколы Зерова "Сон
Святослава" (1931), в основе которого - сон Святослава из "Слова о полку
Игореве":
Я видел сон. И жемчуг, словно град,
Мне сыпали на грудь, больному,
И черную одели паполому,
И пить давали не вино, а чад.

Глаза слипались, но будил я взгляд
И чувствовал сквозь дымку невесомую,
Как обвалилась крыша княжеского дома,
Как ворон каркал и змеился гад.
Как видите, автор почти дословно цитирует "Слово...": "...одевали
меня с самого вечера черным покрывалом...; черпали мне синее вино,
смешанное с печалью, сыпали мне на грудь крупный жемчуг... Всю ночь с
вечера каркали серые вороны...".
В остальных строках сонета:
Тоска такая разум мой объяла!
Казалось, сквозь меня течет Каяла.
Как давят сердце горечь и слеза!

В холодный век мне трудно жить и верить,
Антенна гнется, как под ветрами лоза,
И черный день стучится в наши двери.
(Перевод мой) - таится предчувствие беды, но не то предчувствие, что владело
Святославом в ХII веке, ибо в те давние времена антенн не было. Студеная
ночь - это символ уже начавшегося страшного времени, а в последней
строке ("И черный день стучится в наши двери") нельзя не увидеть
предчувствие массовых арестов и расстрелов в 30-е годы.
Предчувствие не обмануло украинского поэта: в 1935 году он был выслан
в один из соловецких лагерей. Весточка о Миколе Зерове затерялась среди
массовых расстрелов, тайно - без суда и следствия! - проводившихся в
лагерях в 1937-38 годах.
Подобного рода предчувствия мучили не только О.Мандельштама и
М.Зерова. Приведу лишь один пример. Грузинский поэт Тициан Табидзе,
обращаясь к своему ближайшему другу и соратнику Паоло Яшвили, еще в
самом начале 20-х годов напишет горестные и, как оказалось впоследствии,
пророческие слова (Паоло - застрелился, Тициана - расстреляли):
Мы близнецы во всем, везде, до гроба,
Грузинский полдень так же будет ярок,
Когда от песен мы погибнем оба.
(Перевод П.Антокольского)Стихи-предчувствия у Мандельштама 30-х годов были не эпизодом, а
системой неразделимых содержательных и художественных координат,
реальным фундаментом которых была сама жизнь. Я имею в виду прежде всего
жизнь самого загнанного Мандельштама и его настроение, выраженное в
одном маленьком стихотворении, где среди перечислений предметов домашней
утвари нельзя не обратить внимания на нож и веревку - символические
знаки смерти:
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин;

Острый нож да хлеба каравай...
Хочешь, примус туго накачай,

А не то веревок собери
Завязать корзину до зари,

Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал. Тема бегства от ужасающей действительности в мандельштамовской поэзии 30-х годов наличествует не только в этом стихотворении:
Чуя грядущие казни, от рева событий мятежных
Я убежал к нереидам⁷ на Черное море - так поэт вспомнил в январе 1931 года о своих поездках в первые годы
после октябрьского переворота на Украину (Харьков, Киев), в Крым
(Коктебель), Грузию (Тбилиси, Сухуми).
Осенью 33-го года, когда Мандельштамы наконец-то получили в Москве
две комнаты на пятом этаже без лифта, ощущение загнанности и
бесперспективности не проходило:
А стенки проклятые тонки,
И некуда больше бежать... Есть у Мандельштама стихи и о других загубленных судьбах. Например,
толчком к созданию стихотворения "Флейты греческой тэта и йота..." (7
апр. 1937 г.) послужил арест Карла Карловича Шваба - флейтиста
воронежского симфонического оркестра и преподавателя местного
музучилища, дружившего с Мандельшатамами. "Стихи о флейтисте вызвали
мысль о скорой гибели" (Н.Я.Мандельштам).
Даже полстроки ("Здорово ли вино?") в стихотворении "Пою, когда
гортань сыра, душа - суха...", написанном 8 февраля 1937 года в Сухуми,
были намеком на смерть выдающегося абхазского государственного деятеля и
старого партийца Нестора Лакобы, отравленного вином в доме Л.Берии 27
декабря 1936 года в Тбилиси.
Замечу, что в конце января этого же года Мандельштам, работавший над
стихотворением "Куда мне деться в этом январе?..", заявил жене: "Не
мешай, надо торопиться, а то не успею...". Неслучайно в январе 1937 года
поэт еще раз обращается к тексту стихотворения "1 января 1924" (1924), в
котором несколько строк-вопросов обращено ко времени:
Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?
Какую выдумаешь ложь? Не о ласковых глазках и пейзажных красотах - о времени прежде всего
пишут подлинные поэты. А определение своего времени Мандельштам
обозначил коротко и жестко - "век-волкодав":
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку,
в рукав
Жаркой шубы сибирских степей. Ох, неспроста появились здесь слова "сибирские степи". Лучше уж
Сибирь, "ночь, где течет Енисей", лишь бы не участвовать во всеобщей
лжи, лишь бы не видеть "кровавых костей в колесе" - таковы гибельные
предчувствия поэта в стихотворении "За гремучую доблесть грядущих
веков..." (17-28 мар. 1931 г.).
4 апреля 1931 года (через неделю!) Мандельштам пишет стихотворение "Неправда":
Я с дымящей лучиной вхожу
К шестипалой неправде в избу:
Дай-ка я на тебя погляжу,
Ведь лежать мне в сосновом гробу. Неправда - "шестипалая". Соглашусь с теми, кто связывает этот эпитет с
одной из кличек Сталина - "шестипалый". А живет эта неправда не "в
высоком терему", а в "полуспаленке, полутюрьме", достает горшок с
грибами она "из-под нар", и выход один - "лежать... в сосновом гробу".
Сравните с вариантами стихотворения "За гремучую доблесть грядущих
веков...":
Потому что не волк я по крови своей
И лежать мне в сосновом гробу.
................................................................
Потому что не волк я по крови своей
И за мною другие придут... Есть у Мандельштама не только "волчья" тема, но и тема "тюремная",8 проникнутая мрачными предчувствиями, которые, как вы знаете, непоправимо сбудутся:
С нар приподнявшись
на первый раздавшийся звук,
Дико и сонно еще озираясь вокруг,
Так вот бушлатник шершавую песню поет
В час, как полоской заря над острогом встает.
("Колют ресницы, в груди прикипела слеза...")

И со мною жена пять ночей не спала,
Пять ночей не спала -
трех конвойных везла.
("Кама");

Где вы, трое славных ребят
из железных ворот ГПУ?
("День стоял о пяти головах...") Если цитата из последнего стихотворения полна нескрываемой иронии, то
в этом же стихотворении к слову "время" отнесен подлинно трагический
эпитет - "конвойное".
Осип Мандельштам, которому безумно нравилась есенинская строка "Не
расстреливал несчастных по темницам", ненавидел это время, когда в
Москве "казнями... имениты дни" (из уничтоженных стихов).⁹ Попутно отмечу, что Есенин, который в хмельном ожесточении поносил
Мандельштама на чем свет стоит, однажды с болью сказал: "Разве все мы
пишем стихи? Вот Мандельштам пишет".
Приходилось порой таиться, прибегать к подтексту. Строки из стихотворения "Ламарк" (1932):
Наступает глухота паучья,
Здесь провал сильнее наших сил - имеют самое прямое отношение к сталинской эпохе, а не к временам
выдающегося французского натуралиста Жана Батиста Ламарка (1744-1829).
Вот-вот начнутся массовые репрессии, но для этого нужна "глухота
паучья", люди должны молчать, тирану легче вершить произвол, когда
"народ безмолвствует". Ю.Н.Тынянов считал это стихотворение гениальным
пророчеством о том, как человек перестает быть человеком.
Точно так же нас не обманет европейский антураж в одном из стихотворений Мандельштама:
В Европе холодно. В Италии темно.
Власть отвратительна, как руки брадобрея, - ведь речь-то идет о сталинской России.
Больше всего на свете Мандельштам ненавидел Сталина, названного им в
1931 году десятником, "который заставлял в Египте работать евреев", а в
ноябре 1933 года о Сталине и его шайке так написал, как никто другой:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там помянут кремлевского горца.

Его черные пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усищи,
И сияют его голенища.

А вокруг него
сброд толстокожих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Как подковы, кует за указом указ -
Кому в лоб, кому в бровь,
кому в пах, кому в глаз...

Что ни казнь у него, то малина,
И широкая грудь осетина. Я нисколько не преувеличиваю художественно-изобразительные
достоинства этого стихотворения - меня оно потрясает как поступок, как
подвиг. Вряд ли мы безоговорочно согласимся со словами перепуганного
Пастернака, сказанными сразу же после того, как Мандельштам прочел ему
стихи о "кремлевском горце": "То, что вы мне прочли, не имеет никакого
отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт
самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать
участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не
читать их никому другому".
Это стихотворение стало главным обвинительным материалом против
Мандельштама после первого ареста в мае 1934 года. Тогда же Сталин
позвонил Пастернаку, который, по меткому замечанию Юрия Нагибина в своем
"Дневнике", "был тогда по-женски влюблен" в вождя и на защиту
Мандельштама не отважился: он стал зачем-то уверять Сталина, что
поэтически Мандельштам ему глубоко чужд. Это было действительным фактом,
но так говорить с диктатором не стоило. "Вы плохо защищаете друга", -
укорил поэта Сталин.
Приговор, то ли благодаря заступничеству Н.И.Бухарина (ему Пастернак
все-таки написал записку с просьбой посодействовать освобождению
Мандельштама) и посла Литвы в Москве поэта Юргиса Балтрушайтиса, то ли
из-за тайных надежд вождя, что мастер рано или поздно восславит его имя,
оказался неожиданно мягким: высылка в далекий северный поселок Чердынь;
затем поэта перевели в Воронеж:
Пусти меня, отдай меня, Воронеж:
Уронишь ты меня иль проворонишь,
Ты выронишь меня или вернешь,
Воронеж - блажь, Воронеж - ворон,
нож... В Воронеже Мандельштама и его супругу Надежду Яковлевну (ее
самоотверженная любовь и мудрость всегда поддерживали поэта) в феврале
1936 года навестила А.А.Ахматова, чьи крылатые строки из стихотворения
"Воронеж" (1936) - память об этой встрече:
А в комнате опального поэта
Дежурят страх и Муза в свой черед.
И ночь идет,
Которая не ведает рассвета. Как вы понимаете, "ночь" в этих ахматовских строках является не
обозначением времени суток, а символом черных времен сталинского
владычества - символом, не раз встречающимся в произведениях
Мандельштама 30-х годов. Например: "Помоги, Господь, / эту ночь
прожить...". Сравните: "На меня наставлен сумрак ночи..." (Б.Пастернак).

В отношении Осипа Мандельштама Сталин дал четкую установку:
"Изолировать, но сохранить". Надеялся все-таки палач на то, что рано или
поздно сломит поэта, и добился своего: в январе 1937 года затравленный и
не способный на последовательный и бескомпромиссный протест
Мандельштам, дабы смягчить свою горькую участь, насилуя себя, написал посвященную Сталину "Оду", художественный уровень которой был на весьма и весьма среднем уровне. Правда, в тексте оды нет имени "вождя народов":
Есть имя славное для сильных
губ чтеца,
Его мы слышали, и мы его застали, - а ведь так легко было срифмовать "застали" - "Сталин". А через
полтора с лишним месяца стихотворение "Если б меня наши враги взяли..."
Мандельштам закончил верноподданнической строфой:
И налетит пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой Ленин,
И на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь Сталин. Не помогло: 2 мая 1938 года поэта арестовали, сломали и заставили
назвать тех, кто был слушателем его гневно-сатирического стихотворения о
Сталине ("Мы живем, под собою не чуя страны..."), написанного за четыре
с половиной года до второго ареста. Особое совещание НКВД приговорило
О.Э.Мандельштама к 5 годам лагерей по статье 58 (10). Так "век-волкодав"
расправился с поэтом.
Умер поэт 27 декабря 1938 года в лагпункте "Вторая речка" (недалеко
от Владивостока) от дистрофии. Рассказывают, что Осип Мандельштам умер
на лагерной помойке, подбирая объедки.
Поэты умирают в небесах.
И я шепчу разбитыми губами:
Не верьте слухам, жил в помойной яме,
А умер, как поэты, в небесах.

/Данные взяты из интернета/

***

Пишу не я - Господь диктует,
Иной читатель критикует ,
Как некрасиво, Вашу мать...
На Бога руку поднимать!

Форум » Искусство и литература » Мои любимые поэты » Осип Мандельштам (предчувствие гибели)

Страница 1 из 1
1